|
Привет! Мы посылаем вам «Сигнал».
Надеемся, у вас еще остались силы на последнюю неделю 2022 года. А чтобы было полегче, послушайте новый плейлист «Медузы».
Сегодняшний выпуск — о древнем поверье «России нужен царь». Перешлите это письмо всем знакомым, которые задаются такими же вопросами. А если вы впервые читаете «Сигнал», не забудьте подписаться на рассылку — мы выходим трижды в неделю, а два раза в неделю публикуем эпизоды нашего подкаста.
Начальник
В мае 2022, на третий месяц полномасштабной войны в Украине, «Левада Центр»* спросил россиян об их отношении к Владимиру Путину. 44% респондентов заявили, что испытывают к нему «симпатию» и «восхищение». 28% жителей России описали Путина как «сильного лидера, [который] держит все в своих руках», его назвали харизматичным человеком, а также сказали, что он «царь, император, командир».
«Царем» Путина называют не один год и не только россияне (пример и еще). Однако сам российский президент с этим не согласен — по крайней мере так было до 2022 года. Уже в июне этого года Путин сравнил себя с Петром I, заявив, что на долю нынешней российской власти выпало «возвращать и укреплять» земли — как и, по его мнению, первому российскому императору в начале XVIII века.
Сами российские чиновники в последнее время называют Путина «Начальником». Кажется, это пошло от главного редактора Russia Today Маргариты Симоньян (примеры: раз, два, три — а вообще их очень много).
Про саму Россию говорят, что она обречена на авторитаризм и на руководителя-царя. При этом многие эксперты и исследователи с этим не согласны — они утверждают, что у страны были все шансы стать демократией и в будущем демократизация тоже возможна. Что для этого нужно сделать?
КАК ПУТИН СТАЛ «НАЧАЛЬНИКОМ»?
Мы точно не знаем. Но трудно не заметить, что это прозвище имеет не лучшие коннотации: «гражданин начальник» — это обращение вора к полицейскому, а особенно заключенного к тюремщику. Похоже, Симоньян сознательно играет с этими коннотациями — то ли считает это остроумной постмодернистской иронией, то ли просто отвыкла говорить прямо.
По словам политического обозревателя «Медузы» Андрея Перцева, на рубеже нулевых и десятых годов представители российской элиты стали называть Путина «Первым», «Верховным», «Главным» и даже «Папой». Все это, очевидно, вариации «национального лидера» — прозвища российского президента, которым «Единая Россия» пользовалась как слоганом с 2007 года. Путин тогда уступал президентское кресло Дмитрию Медведеву, и нужно было подчеркнуть, что он остается хозяином положения, несмотря на формально подчиненный статус.
Во всех этих прозвищах, рассуждает Перцев, чувствовалось отношение элиты к Путину как к арбитру, первому среди равных: подразумевалось, что он не единолично всем распоряжается, а балансирует между интересами разных групп и прислушивается к множеству разных мнений. И такое отношение сохранялось после возвращения Путина в Кремль в 2012 году.
В последние годы, особенно с началом пандемии ковида, Путин стал все больше изолироваться от своего окружения. Про него за глаза стали говорить как о «царе» или «государе».
Перцев предполагает, что в элите изменилось отношение к Путину: он стал восприниматься как самодержец, на которого нужно смотреть задрав голову. Из человека, который «разруливает» внутриэлитные конфликты, он превратился в единоличного правителя: с ним невозможно посоветоваться и крайне сложно даже увидеться, он часто принимает хаотичные решения и почти никого ни о чем не предупреждает (подробнее об этом можно почитать здесь).
От бизнесмена Сергея Колесникова, участника строительства «дворца Путина» под Геленджиком (ныне эмигранта), известно о еще одном прозвище президента — «Михаил Иванович». Якобы его так называли в обсуждениях коррупционных схем, опасаясь, что разговор могут подслушать. Как говорит Перцев, он никогда не слышал, чтобы люди из окружения Путина его так называли.
Помимо этих почтительных прозвищ, у Путина есть множество непочтительных (вплоть до матерных). Об одном из них — «Дед» — мы написали отдельный выпуск «Сигнала».
В большинстве этих прозвищ (вот в «Деде», пожалуй, нет) без труда распознается одна и та же идея — «сильная рука», представление о единоличном руководителе, который тем или иным способом (силой или убеждением) преодолевает разномыслие и всех подчиняет своему безусловному авторитету.
«СИЛЬНАЯ РУКА» — ЭТО ДИКТАТУРА?
Вообще-то, конечно, да. Но вот что странно: реформаторы в разных странах то и дело пытаются «сильной рукой» построить демократию.
Именно это пытались провернуть российские реформаторы девяностых. На это же — на «авторитарную модернизацию» с последующей демократизацией — многие надеялись в нулевые, с приходом к власти Путина. И дело было не в политической идеологии — это было мировоззренческое.
Глава реформаторского правительства 1992 года Егор Гайдар вспоминал, что захотел стать экономистом, когда прочел роман братьев Стругацких «Обитаемый остров». Точнее, конечно, финальный диалог между главным героем Максимом и антагонистом Странником: «Тебе известно, что в стране инфляция?.. Тебе вообще известно, что такое инфляция?».
Странник оказывается земным прогрессором, представителем придуманной Стругацкими тайной благонамеренной элиты, которая внедряется в элиты слаборазвитых обществ по всей Вселенной и исподволь направляет их по правильному историческому пути.
Роман вышел в 1969 году (поэтому, надеемся, спойлер в предыдущем абзаце нам простится). Тогда не только Стругацким и юному Егору Гайдару импонировала идея таких вот экспертов-технократов, которые «знают как надо», но именно в силу своего интеллектуального превосходства не могут надеяться на понимание масс, и потому вынуждены действовать из-за кулис. На той же идее было основано, например, движение методологов Георгия Щедровицкого — колыбель многих современных российских политтехнологов, в том числе кремлевских.
Уже в 1980-е такими «прогрессорами», очевидно, видели себя кружки московских и ленинградских экономистов — Егор Гайдар, Анатолий Чубайс, Петр Авен и другие, кому предстояло составить первое реформаторское правительство постсоветской России. Еще будучи мало кому известными молодыми советскими кабинетными учеными, они понимали, что советская экономика обречена; знали, что необходимы рыночные реформы; осознавали, что они будут болезненными; и не могли рассчитывать на то, что «народ» можно будет на них уговорить.
В 1990 году, в разгар кризиса советской системы, в журнале «Век ХХ и мир» (некогда официального печатного органа, которым тогда руководил бывший диссидент Глеб Павловский) вышла небольшая статья под характерным заглавием «Жестким курсом». Она подписана «специалистами ленинградской Ассоциации социально-экономических наук» — так называл себя кружок Чубайса.
Эти самые «специалисты ассоциации» прямо провозглашали: радикальные рыночные реформы придется продавливать, неизбежны «антидемократические меры» (запрет забастовок, цензура), а за ними последуют рост цен и массовая безработица — и, как следствие, крайнее социальное недовольство.
Но все это придется вытерпеть. Коротко говоря, эксперты-экономисты были уверены, что лучше других знают, как сделать народ богатым и счастливым. Народ слишком падок на «популизм» (это слово встречается в статье очень часто). Народу неизвестно, что такое инфляция. А потому ему нельзя доверять решение таких важных вопросов.
Чубайс и его единомышленники в 1990 году полагались на то, что их программу радикальной и непопулярной, но необходимой экономической реформы реализует Михаил Горбачев. Тот тогда как раз пытался силой удержать единство СССР, вводил войска в Баку и Вильнюс и подавлял протесты. По всей видимости, такой «жесткий курс» и имели в виду экономисты.
Но Горбачев их надежд не оправдал. Их следующей ставкой стал Борис Ельцин — президент России, бывший тогда на пике популярности. Именно под его политическим прикрытием объединенный кружок Гайдара-Чубайса стал правительством «младореформаторов» и приступил в 1992 году к переустройству экономики и общества. Случились и головокружительный рост цен, и гигантский спад производства, и безработица, и массовое недовольство, и протесты — а вот последующего стремительного экономического роста, которого ожидали реформаторы, не последовало. Что именно пошло не так — споры не утихают по сей день.
Многие годы спустя сам Чубайс охотно признавал: «младореформаторы» считали себя экспертами-технократами. Они не были и не желали становиться политиками: участвовать в выборах, в публичных дебатах, выступать на митингах. То ли сознательно, то ли не очень «младореформаторы» представляли себя прогрессорами — благонамеренной внешней силой, которая направляет общество по правильному пути, а сама не подлежит ни суду, ни даже обсуждению облагодетельствованных.
В той же статье «Жестким курсом» вполне откровенно говорилось, что «антидемократические меры» во имя перехода к рынку и необходимы, и безусловно оправданны. Демократия — это потом, когда рынок будет.
Вот только это «потом» так и не наступило.
Мало того. В начале нулевых чубайсовская партия «Союз правых сил» в первых рядах поддержала Владимира Путина. Он был, во-первых, выходец из спецслужб, а значит, можно было рассчитывать на его «жесткость», которой не хватило Горбачеву. Во-вторых, он довольно быстро выполнил одну заповедь, которая была прописана в статье «Жестким курсом» и которую не выполнил в свое время Ельцин: взял под контроль СМИ. В-третьих, Путин стремительно стал самым популярным политиком в стране. По всему — идеальная «сильная рука», при помощи которой можно наконец довести до конца экономическую либерализацию — а потом, глядишь, и за политическую демократизацию можно будет взяться.
«Потом» опять не наступило. Наступило наше сейчас.
РОССИЯ МОЖЕТ ОБОЙТИСЬ БЕЗ «НАЧАЛЬНИКА»?
В переводе на язык политической науки этот вопрос можно сформулировать так: может ли Россия перейти от персоналистской автократии к устойчивой демократии?
Так вот. Может, конечно. Другое дело, что универсального рецепта такого перехода не существует.
Политологи никак не могут договориться, каким формальным критериям должна соответствовать страна, чтобы считаться демократией, тем более устойчивой (примеры: раз, два, три, четыре, пять, шесть…). Наличия регулярных выборов и конституционных гарантий прав человека, очевидно, недостаточно: в современной России, например, формально есть и то, и другое. В СССР, между прочим, тоже было. Коль на то пошло, автократии тоже бывают очень разные, и вывести универсальную формулу авторитаризма не проще, чем формулу демократии.
Очень часто в подтверждение идеи, что Россия не может без «начальника», приводят исторический опыт: мол, ей ни разу за всю ее долгую историю не удавалось долго обходиться без «сильной руки». На этой мысли основана даже карамзинская «История государства Российского» — и уже тогда, в начале XIX века, эта мысль была старой.
То же самое еще недавно можно было сказать о многих других странах мира. В Непале, Шри-Ланке и Либерии возможность мирной смены власти на демократических выборах появилась меньше 20 лет назад. В Италии, Коста-Рике, Португалии, Испании или Ботсване при демократии (если понимать ее так упрощенно) живут всего три-четыре поколения.
Случаи, когда власть меняется мирно и регулярно в результате выборов на протяжении больше ста лет, вообще довольно редки. Стран, которые совсем не помнят авторитаризма, на свете мало. Но именно они обычно служат «эталонами» демократии. Это, например, США, Великобритания или Швейцария. (Хотя в последней женщины получили избирательное право только в 1971 году — вот вам и «образцовая демократия».) Вообще, по подсчетам оксфордских исследователей на 2021 год, только 34 страны мира можно считать либеральными демократиями — то есть сменяемость власти там сочетается с надежными гарантиями прав и свобод человека.
Демократизация (то есть установление политического режима, основанного на регулярной мирной и конкурентной сменяемости власти) редко удается с первой и даже со второй попытки. В Германии за демократизацией 1918 года (так называемой Веймарской республикой) последовала нацистская диктатура, в Испании демократия 1931–1939 года сменилась диктатурой Франко — но обе эти страны в конце концов демократизировались.
Так что прошлый опыт — не приговор.
В девяностые, на фоне конца холодной войны и распада СССР, большую популярность приобрела теория «волн демократизации». Сильно упрощая, она сводилось к тому, что демократизация — это когда к власти приходят продемократические политики, которые строят «правильные» институты. Собственно, постсоветские страны и бывшие сателлиты СССР с большим или меньшим успехом этим и занимались. Однако выяснилось, что демократизация может смениться автократизацией — и вот уже страны вроде Польши и Венгрии, которые в свое время считались примерами успеха, вновь сталкиваются с авторитарными тенденциями.
Современные теоретики демократизации (примечательно, что многие из них происходят из Восточной Европы) обычно подчеркивают, что эта самая демократизация должна происходить не только «сверху», но и «снизу». «Правильных» государственных институтов (парламента, суда, выборов) недостаточно. Независимые НКО и СМИ, даже критические по отношению к демократии и демократам, столь же необходимы.
Можно и нужно перенимать зарубежный опыт демократизации — причем не столько старых демократий вроде тех же США, сколько молодых, еще помнящих авторитаризм. Но вот низовую поддержку позаимствовать негде.
Именно российские девяностые и особенно последующий приход к власти Путина разубедил более или менее всех экспертов, что демократию можно построить «сильной рукой» по какой-то универсальной модели. Идея, что демократия — это не просто власть демократов, теперь кажется тривиальной, но 30 лет назад мало кому была очевидна.
В общем, провальная демократизация России многое дала мировой науке. Слабое, конечно, утешение.
Неожиданное открытие, которое мы сделали, пока готовили это письмо
Так сказать, для протокола. На сайте проекта «Русский журнал», созданного Глебом Павловским уже в нулевые, опубликована полная подборка «Века ХХ и мира» за 1990 год — за исключением номера 6, в котором вышла статья «Жестким курсом». По интернету кочует пространная выдержка из нее. У «Сигнала» есть скан полной версии.
Постскриптум
Российская власть к 2022 году окончательно укрепилась во мнении, что «кругом враги». Это достигло такого абсурда, что в Кремле стали звучать заявления будто Германия «хочет вернуть» Калининград и область. «Медуза» рассказывает, как в регионе после войны уживались бывшие враги — немцы и жители СССР — а также действительно ли калининградцы хотят быть частью Германии, и существуют ли такие настроения и в самом немецком обществе?
Мы послали вам «Сигнал» — теперь ваша очередь. Отправьте это письмо своим друзьям и близким. Знание — сила. Будущее — это вы.
Хотите, чтобы мы изучили и объяснили явление или понятие, которое вы сами заметили в новостях? Напишите нам: signal@meduza.io.
* Объявлен в России «иностранным агентом»
|
|
