Привет! Мы посылаем вам «Сигнал».

Наш издатель Саша Амзин просил передать всем огромное спасибо за отклики на вчерашнее письмо, в котором он просил вас посодействовать распространению «Сигнала». Их оказалось так много, что ответить на все просто невозможно. Но мы все читаем все отзывы, и ваши письма, конечно, вдохновляют куда больше, чем любые, даже самые впечатляющие цифры статистики.

Ну, а мы возвращаемся в привычный ритм. Сегодняшний выпуск — про имперское сознание в современной России. Если вы знаете, кому интересна эта тема — перешлите это письмо. А если вам как раз переслали этот текст — подпишитесь вот здесь.

ИМПЕРСКОЕ СОЗНАНИЕ

9 июня 2022 года исполнилось 350 лет со дня рождения Петра I. Путин за последние дни вспомнил первого российского императора дважды. В день юбилея сказал, что тот «не отторгал, а возвращал земли» и что «на нашу долю тоже выпало возвращать и укреплять». А через три дня заявил, что Петр был великий реформатор, который «добился коренных преобразований в управлении государством, в экономическом развитии, в создании мощных, непобедимых армии и флота», а также «достиг грандиозного прорыва в образовании, просвещении, здравоохранении, культуре» (соответствуют ли очередные исторические изыскания президента РФ исторической действительности, в подкасте «Что случилось» рассказывает редактор «Сигнала» Артем Ефимов).

Петровская Россия в 1721 году официально провозгласила себя империей. О путинской России теперь нередко говорят как о новой империи. «Имперское сознание» называет в числе коренных причин войны социолог Лев Гудков. В Одессе требуют снести памятник Екатерине II, чтобы избавиться от российского «имперского нарратива», в который вписана история города. 

В этом выпуске «Сигнала» мы пытаемся разобраться, какую роль имперское прошлое России играет в современной политике. 

ИМПЕРСКОЕ СОЗНАНИЕ — ЭТО КАКОЕ?

В науке нет общепринятого определения империи и, соответственно, критериев, по которым то или иное восприятие реальности можно назвать «имперским сознанием». 

Вот главные признаки империи, согласно доктору исторических наук, профессору Александру Каменскому (с ним мы поговорили для «Сигнала»): это большая страна, состоящая из множества частей и регионов, вошедших в состав империи в разное время. Это страна многонациональная, полиэтничная, многоконфессиональная. А самое главное, это страна влиятельная: в силу своего размера и могущества она может себе позволить и считает себя вправе вмешиваться в любые дела в мире.

Начиная, как минимум, с работ швейцарского историка-украиниста Андреаса Каппелера, изданных в 1990-е годы, историки обычно сходятся на том, что Россия стала превращаться в империю с середины XVI века. Тогда Иван Грозный завоевал Казанское и Астраханское ханства и началось присоединение Сибири. Так в составе Московского государства впервые оказались большие территории и многочисленные народы, которые резко отличались от собственно русских: исповедовали другую веру, говорили на других языках, имели собственную историю государственности. Управлять Казанью и Астраханью так же, как Суздалем или Новгородом, было невозможно.

Но официально Россия провозгласила себя империей только в 1721 году, после окончания Северной войны со Швецией, когда царь Московский и всея Руси Петр Алексеевич стал «Петром I Великим, Императором Всероссийским, Отцом Отечества». Как отмечает Каменский, у исследователей нет документов, которые бы точно объяснили, какой смысл сам Петр вкладывал в этот титул. Но, полагает историк, для него он означал прежде всего именно величие и значимость страны, ее ведущую роль на международной арене.

Представление о собственном влиянии и праве решать судьбы мира — и есть имперское сознание. Причем для того, чтобы быть носителем такого сознания, не обязательно самому быть тем, кто эти судьбы непосредственно решает. Частному человеку, который не обладает значительным личным влиянием, но чувствует себя причастным империи, такое сознание тоже может быть присуще (любое государство делает все, чтобы подданный или гражданин себя от него не отделял).

СОВРЕМЕННАЯ РОССИЯ — ЭТО ИМПЕРИЯ?

На этот вопрос очень сложно ответить. Прежде всего — по той же причине: общепринятого определения империи нет. Того факта, что Россия большая и многонациональная, недостаточно: Индия и Бразилия тоже большие и многонациональные, но их никто всерьез империями не называет. 

Некоторые ученые вообще полагают, что, коль скоро определений империи множество, называть так нужно только те страны, которые сами использовали это слово (или его аналог) в своем названии. С этой точки зрения, конечно, ни современная Россия, ни распавшийся Советский Союз — не империи. 

СССР формально был федерацией, то есть государством, в котором разнородные части объединены добровольным соглашением, а не силой, как в империи. На деле, конечно, обычно было наоборот (отчасти об этом мы писали в «Сигнале» о деколонизации Украины). История федерализма в постсоветской России тоже была, мягко говоря, не безоблачной: в диапазоне от чеченских войн до лозунга «Хватит кормить Москву». 

Как бы там ни было, элементы имперского сознания были присущи и СССР, причем как его руководству (хоть при Сталине, хоть при Брежневе), так и многим рядовым гражданам. Каменский вспоминает, например, что в Советском Союзе полагалось гордиться тем, что это самая большая страна в мире — «хотя если вдуматься, это примерно как высокому человеку гордиться своим ростом (который, уж во всяком случае, не его личная заслуга)».

«В постсоветской России мысль о величии и о праве вмешиваться в дела мира никуда не пропадала, — констатирует Каменский. — Когда россияне сталкивались с тем, что Россия уже не играет в мире роль супердержавы, это воспринималось болезненно, как нечто незаслуженное. Отсюда и стремление „исправить“ ситуацию в свою пользу. Если считать это имперской идеологией, то именно так она и выражается».

Получается, что современная Россия похожа (по крайней мере, отчасти) на страны, которые некогда обладали имперским величием, но потом его утратили. Таковы, например, Франция, Испания, Германия, Бельгия или Нидерланды. Особняком тут стоит Британия: ее империя распалась по очень специфическому сценарию — преобразовавшись в Содружество наций, которое до сих пор функционирует. 

Но все эти страны относились к морским империям, в которых метрополия (центр) была отделена от колоний (периферии). Царская Россия была империей континентальной и в этом смысле напоминала не столько их, сколько, скажем, Османскую империю. И в современной Турции, по мнению Александра Каменского, наблюдаются очевидные рецидивы имперского сознания. В частности, она считает себя вправе вмешиваться в жизнь тех регионов, которые были сферой интересов османских султанов (будь то Сирия, Южный Кавказ и в какой-то мере даже Крым). 

«Ни одна империя не существовала вечно, — напоминает Каменский, — все они распадались. Но следы империи в сознании людей остаются еще надолго. В первую очередь это касается народа метрополии, „титульной нации“. Ностальгия по величию характерна для всех распадающихся империй, прежде всего для тех, чье время кончилось относительно недавно». 

Иными словами, имперское сознание может сохраняться, когда никакой империи (давно!) уже нет.

ИМПЕРСКОЕ СОЗНАНИЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПРИВЕЛО К ВОЙНЕ?

Во многом. Дело в том, что империям свойственно чувство непрестанной внешней угрозы, а забота о собственной безопасности легко переходит в агрессию.

В любой империи центр озабочен тем, чтобы периферия не откололась. И в большей степени свойственно как раз континентальным империям. Почти всякий раз, когда империя присоединяет очередную территорию, у ее границ оказывается какая-то следующая страна, тесно связанная с этой новой имперской периферией: туда может бежать население или там могут строить планы отвоевания земель. Так что в имперском центре зачастую решают, что это беспокойное пограничье лучше тоже присоединить. Результат — непрестанная экспансия. Более или менее по такой схеме сформировалась, например, Римская империя.

В России, подчеркивает Каменский, уже в середине восемнадцатого века звучали голоса в пользу того, чтобы прекратить территориальную экспансию: земли и так слишком много. Но это оказалось не так просто. Скажем, великий князь Павел Петрович, пока был наследником престола при своей матери Екатерине II, высказывался именно в таком духе, но, став императором Павлом I, собирался вместе с Наполеоном завоевывать Индию. В XIX веке ни один российский император не стремился к завоеваниям, как, скажем, Петр I, но империя продолжала расширяться. 

Всякий раз действовала та самая логика «оборонительного завоевания»: вроде бы никто особенно не мечтал завладеть Финляндией, но надо было обезопасить Петербург, отодвинуть от него границу; мало кого в империи интересовал Северный Кавказ, но надо было обезопасить присоединенную ранее Грузию и дорогу туда — и так далее. 

И это тоже элемент имперского сознания: представление о безопасности прежде всего как о контроле, а не как о, скажем, взаимовыгодных добрососедских отношениях. Учитывая, что имперское сознание нередко живет дольше самих империй, неудивительно, что многие россияне поверили в то, что нападение на Украину было продиктовано оборонительными соображениями. 

В свою очередь, постсоветская ностальгия по империи, имеющей решающее влияние на судьбы мира или хотя бы своего региона (даже если СССР не был империей в классическом смысле) вылилась в ресентимент, свойственный и элите, и очень многим гражданам. И именно это чувство сыграло очень важную, если не решающую, роль в развязывании нынешней войны.

Правда, еще один российский историк Алексей Миллер отмечает, что имперские практики управления сохранились и в современном западном мире. С их помощью Запад пытается контролировать «провалившиеся государства» (failed states), не способные самостоятельно обеспечить безопасность себе и гарантировать ее окружающим странам. А постимперская ностальгия до той или иной степени присуща почти всем бывшим метрополиям, включая ту же Великобританию или, например, Португалию.

Но в западных странах это компенсируются, с одной стороны, высоким уровнем экономического развития, который удалось сохранить и в постимперский период, а, с другой, распространением постколониальной идеологии, которая исключает завоевательные войны в духе девятнадцатого века. Россия, к сожалению, не может похвастаться ни тем, ни другим.    

НЕОЖИДАННОЕ ОТКРЫТИЕ, КОТОРОЕ МЫ СДЕЛАЛИ, ПОКА ПИСАЛИ ЭТО ПИСЬМО

Шведский историк Петер Энглунд в 1989 году издал книгу «Полтава: рассказ о гибели одной армии». В ней он писал, что, проиграв Полтавскую битву 1709 года, «шведы покинули подмостки мировой истории и заняли места в зрительном зале». В 2009 году, когда отмечалось 300-летие битвы, посол Швеции в России Томас Бертелман говорил, что поражение в ней положило конец шведской империи — и дало начало той мирной жизни, которая привела Швецию к ее нынешнему процветанию. 

ПОСТСКРИПТУМ

В понедельник на сайте «Известий» появился и тут же исчез (но успел разойтись в скриншотах) загадочный текст — якобы обращение Сергея Кириенко, руководителя «политического блока» администрации президента и «вице-короля Донбасса». Пожалуй, самый громкий фрагмент — слова о том, что Донбасс непременно восстановят, а заплатить за это придется россиянам. Почитайте, что говорят об этом странном тексте источники «Медузы», близкие к Кремлю (спойлер: скорее всего, фейк, но Кириенко и впрямь примерно так и думает).

Мы послали вам «Сигнал» — теперь ваша очередь. Отправьте это письмо своим друзьям и близким. Знание — сила. Будущее — это вы. 

Хотите, чтобы мы изучили и объяснили явление или понятие, которое вы сами заметили в новостях? Напишите нам: signal@meduza.io.

Елена Владимирова, Артем Ефимов