Привет! Мы посылаем вам «Сигнал».

В прошлом письме мы ошиблись в имени Катерины Гордеевой — просим прощения у вас и у нее и советуем подписаться на ее ютьюб-канал, если вы еще о нем не знаете! 

В этом выпуске «Сигнала» говорим об «особом пути» России. Нет, разбираем не три знаменитых варианта, среди которых IT, а пробуем понять, откуда взялось это выражение и куда нас ведет этот путь. Подпишитесь на нашу рассылку, если она вам нравится. И, конечно, не забудьте рассказать о нас своим близким.  

ОСОБЫЙ ПУТЬ

Идея «особости» России — одна из центральных в государственной пропаганде. Владимир Путин охотно рассуждает об особом «культурном коде» и «национальной идентичности» (например, вот), а иногда и о «генетическом коде» (вот), и противопоставляет Россию «лицемерному» и «потерявшему корни» «коллективному Западу» (например, вот, вот и вот). 

В свою очередь социолог Лев Гудков в 2021 году говорил, что представления об «особости» России сегодня — это защитная реакция людей, которые потеряли веру в себя и прониклись убежденностью, что «мы никогда не сможем стать частью Европы, мы отсталые, бедные и так далее». Само понятие «особого пути» он называет «пустым», а культ «особости» — проявлением «ресентиментного сознания». Политолог Дмитрий Травин называет поиски «особого пути» России «подростковым комплексом» и говорит, что стране надо «повзрослеть». 

В период с 2008 по 2021 год доля россиян, считающих страну частью Европы, упала с 52 до 29%, а тех, кто себя лично идентифицирует как европейцев, — с 35 до 27%. При этом никто не проводил опросов, считают ли россияне себя азиатами. Под «особостью» России почти всегда подразумевается ее инаковость по отношению к «Европе» или «Западу». 

ДАВНО ЛИ РОССИЯ ИЩЕТ «ОСОБЫЙ ПУТЬ»?

Оборот «Россия шла своим особенным путем» встречается у Василия Жуковского в 1848 году. Но это скорее поэтическая метафора. А более или менее цельная историко-философская концепция «особого пути» появилась только под конец XIX века — и не в России, а в Германии. Русский «особый путь» — это дословный перевод слова Sonderweg, которым немецкие историки описывали специфику развития своей страны в противопоставлении «эталонам» — как правило, Британии и Франции.

Германия как единое государство появилась позднее многих других европейских стран, в 1871 году, и концепция Sonderweg фактически стала ее официальной идеологией. Историки Тимур Атнашев и Михаил Велижев, составители сборника «„Особый путь“: от идеологии к методу», в беседе с «Сигналом» выделяют четыре «столпа» первоначального немецкого «особого пути»: сильная монархическая власть (в противоположность парламентаризму), разветвленная бюрократия (в противоположность местному самоуправлению), милитаризм и особый немецкий дух, воплощенный в литературе и образовании («русская душа» родом из той же романтической философии, что и «немецкий дух»). 

Социолог Виктор Вахштайн* в беседе с «Сигналом» поясняет: Германия в конце XIX века, после объединения, переживала индустриализацию, а вместе с тем экономический и культурный подъем. На этом фоне появился «соблазн объяснить мир в терминах „молодое против старого“, „живое против мертвого“», где под «старым» и «мертвым» подразумевался «Запад», то есть прежде всего Британия и Франция. Саму себя Германия к Западу тогда не относила, а, наоборот, последовательно противопоставляла: мол, «мы» (Германия) пришли «вам» (Западу) на смену.

Похожие процессы — подъем после радикальной трансформации («Великих реформ» 1860-х годов) — в конце XIX века шли и в России. Поэтому эти немецкие идеи нашли там живой отклик. Более того, дожили до наших дней. 

А на своей прародине, в Германии, не дожили. После Второй мировой войны многие ученые пришли к выводу, что именно этим «особым путем» — через антидемократизм, бюрократизацию, централизацию и милитаризацию — Германия пришла к нацизму. В 1980-е годы, после «спора историков», этот взгляд стал более или менее консенсусным, и в современной Германии слово Sonderweg имеет сугубо отрицательные коннотации.

«ОСОБЫЙ ПУТЬ» ВСЕГДА УВОДИТ ОТ ДЕМОКРАТИИ?

Действительно, по словам Тимура Атнашева и Михаила Велижева, мыслители и чиновники, говорившие об «особом пути» Германии, с самого начала противопоставляли немецкую политическую систему «западной» демократии и в особенности парламентаризму. 

И все же самым важным для них было не утверждение собственной политической «инаковости», а преодоление экономического отставания. Атнашев и Велижев отмечают, что Германия (как и Россия) во второй половине XIX века ощущала себя периферией Европы. Виктор Вахштайн также обращает внимание на то, что обе страны, каждая по своим причинам, отстали от Британии и Франции в индустриальном развитии на несколько десятилетий (а Германия еще и позже других присоединилась к колониальному разделу мира). 

Идея «особого пути» в конечном итоге сводилась к форсированному экономическому развитию и ответу на вопрос — как индустриализировать страну, «догнать и перегнать» Британию и Францию? Желательно избежав тех социальных проблем, которые возникали в связи с индустриализацией в «передовых» странах, — прежде всего появления нищего, бесправного и склонного к революциям пролетариата. 

В Германии конца XIX века можно было заявить, что отсутствие парламентской демократии — это не отставание от Запада, а преимущество перед ним: оно обеспечивает опережающий экономический рост. Медицинское страхование, пенсии и прочие социальные гарантии, которых британцы и французы добивались через парламент, в Германии были введены «сверху» — в доказательство того, что недемократическое правительство не только способно работать на благо народа, но и может быть в этом эффективнее демократического. 

Идеология «особого пути» была привлекательна не только и, может, даже не столько из-за каких-то отвлеченных соображений насчет «немецкого духа», сколько из-за того, что была подкреплена сильной экономикой и социальными гарантиями.

Вера в то, что, следуя «особым путем», можно преодолеть множество экономических трудностей — и именно в этом его ключевой смысл, закрепилась в сознании россиян. «Левада-Центр»* до 2016 года проводил регулярные опросы, чтобы выяснить, с чем ассоциируется понятие «особого пути» у россиян. Самый популярный ответ неизменно гласил: «Экономическое развитие страны, но с большей заботой о людях, а не о прибылях и интересах „хозяев жизни“». На пике, в 2012 году, так интерпретировали «особый путь» 42% респондентов, в 2016-м, правда, уже значительно меньше — 29% (но эта доля все равно была наибольшей).

Между тем социолог Виктор Вахштайн подчеркивает, что понятие «особый путь» — это «инструмент риторической войны, а никак не инструмент науки». «Не существует никакого „магистрального пути“», — подчеркивает ученый. «Путь» — это, по его убеждению, не более чем метафора, и если уж ею пользоваться, то любой путь — хоть немецкий, хоть русский, хоть британский, хоть французский — будет особым.

КАКИМ ПУТЕМ ВЕДЕТ РОССИЮ НЫНЕШНЯЯ ВЛАСТЬ?

Точно не таким, который называли «особым» 150 лет назад — и по которому до сих пор хотели бы пойти россияне. В риторике и в практиках Кремля давно нет места прорывному экономическому росту как способу изменить периферийное положение страны. Не только слова Путина или Матвиенко, обнаруживших, что в РФ не делают собственных кормов для животных и гвоздей, звучат комично. Но и обещания премьера Мишустина, что Россия перейдет «от догоняющей модели развития к опережающей», — тоже. 

Дело в том, что полноценная идеология «особого пути» требует, помимо всего прочего, представления об институтах, которые послужат драйверами развития государства и общества. И которые при этом отличаются от тех, на которые опираются в странах, идущих по «магистральному» пути. В Германии XIX века таким институтом считалась эффективная бюрократия, в Российской империи — не подверженная порокам капитализма крестьянская община. Возможно, говорит Тимур Атнашев, в современной России тоже есть какие-то институты, которые могли бы послужить такой же опорой. Но чтобы их обнаружить, требуется свободная дискуссия — а ее подменяет пропаганда.

Россия не может похвастаться бурным экономическим ростом, который оправдывал «особость» путей Германии и России в конце XIX века, — и справиться с этим власть пытается не институциональными, а пропагандистскими методами. Вспомнить хотя бы «патриотическое» граффити «Есть вещи поважнее фондового рынка», которое появилось в Москве в «крымском» 2014 году. 

При этом до сих пор нельзя сказать и что экономика страны разрушена — и это во многом достигнуто благодаря тому, что до сих пор ею заняты те, кто проводил либеральные реформы в девяностые или учился у тех, кто их проводил. Те, кто «особому коммунистическому пути» предпочел мировые либеральные практики. И судя по тому, что в устах самого Путина слово «либерализация» применительно к экономике даже сейчас означает нечто хорошее, — он вполне разделяет эти предпочтения.

«На данном этапе мы не можем говорить, что в России сформировалась новая идеология „особого пути“», — заключает Виктор Вахштайн. Она «просвечивает» в риторике некоторых российских политиков, но не составляет основу культурно-политического сознания российского общества или элиты. «В XIX веке, — продолжает Вахштайн, — это было противостояние не просто обобщенному Западу, а французскому рационализму и английскому капитализму. А у нас чему противостояние? НАТО?» Даже представления о «традиционных ценностях» или о сути консерватизма Кремль в значительной мере позаимствовал на Западе.

Вместо «особого пути» в путинской России культивируется «особость» — не движения, которое в конце концов должно привести общество к лучшему будущему, а уникальных свойств, якобы неизменно присущих стране и ее народу и нуждающихся в постоянной защите (любыми средствами, вплоть до военных). С этим легко уживается представление о России как об «истинной Европе» и хранительнице подлинных европейских ценностей, которое охотно разделяют многие приближенные к власти люди. Казалось бы, либо одно, либо другое. Но не в России Путина, где и то и другое не идеология, а пиаровский ход.

НЕОЖИДАННОЕ ОТКРЫТИЕ, КОТОРОЕ МЫ СДЕЛАЛИ, ПОКА ПИСАЛИ ЭТО ПИСЬМО

В американской опросной индустрии один из базовых вопросов — «Движется ли страна в правильном направлении?» (Is the country heading in the right direction?). По данным Rasmussen на 4 июля, положительно на этот вопрос отвечали 18% американцев, неделей раньше было 24%. Этот вопрос, конечно, имеет мало отношения к представлениям об историческом «пути» — скорее это общая оценка текущей политической ситуации. Как бы там ни было, столь низких показателей американские полстеры не фиксировали еще никогда.

ПОСТСКРИПТУМ

Еще в мае мы посылали «Сигнал» «*** *****» — об антивоенном движении в современной России и о пацифизме вообще. Именно во время войн больше всего говорят о мире во всем мире — и эти разговоры одновременно кажутся предельно наивными и возвращают хоть какую-то толику надежды и веры в человечество. Почитайте большой текст Максима Трудолюбова о том, как раз за разом проваливались попытки установить мир во всем мире — и почему, несмотря ни на что, мечта об этом по-прежнему жива.

И маленький постпостскриптум: у Михаила Велижева вышла новая книга о «чаадаевском деле» — о том, как человека, с которого начались споры западников и славянофилов и разговоры об «особом пути» России, официально объявили сумасшедшим.

* Объявлен в России «иностранным агентом».

Елена Владимирова Артем Ефимов