|
Привет! Мы посылаем вам «Сигнал».
Скоро три месяца войны. Кажется, многие из нас стали к ней привыкать. Очень трудно понять, хорошо это или плохо — и помогает это на самом деле пережить катастрофу или нет. Пожалуйста, поделитесь с нами своими соображениями, отправив письмо на signal@meduza.io. И обязательно расскажите, какой «Сигнал» мы должны вам послать (кстати, сегодняшний написан по заказу читателей).
Если вам нравятся наши письма, пересылайте их тем, кому, по вашему мнению, они могут быть интересны. А если вы еще не подписаны на «Сигнал», сделать это можно здесь.
И не забывайте обнимать своих близких.
РУССКАЯ ДУША
С тех пор как мы запустили «Сигнал», несколько читателей попросили нас написать о понятии «русская душа». Надо признать, в новостях оно встречается не так часто — и в основном в названиях каких-нибудь конкурсов частушек или в интервью, в которых много квасного патриотизма и мало смысла (ссылок давать не будем, чтобы никого не обижать).
Но даже если нам не очень часто приходится говорить о «русской душе», мы постоянно о ней помним: это словесный символ уникальности России, источник ее трудностей и/или величия.
Еще в 2013 году тогдашний министр культуры РФ (ныне помощник президента) Владимир Мединский сказал, что «у нашего народа имеется одна лишняя хромосома». Можно предположить, что так он пытался избежать прямого упоминания «русской души» — потому что это слишком заезженный штамп, — но все же подчеркнуть уникальность народа.
Мы в «Сигнале» как раз обожаем штампы. Слова и фразы не просто так становятся общим местом — они нужны для выражения какой-то устойчивой идеи или эмоции. И «русская душа», несмотря на заезженность, тоже ведь зачем-то нужна.
КТО ПРИДУМАЛ «РУССКУЮ ДУШУ»?
Белинский. Точнее, он первым употребил это словосочетание в печати — в рецензии на «Мертвые души» в 1842 году. А саму идею, что у целого народа может быть одна душа, придумали немецкие философы (прежде всего Гердер и Гегель), которых Белинский даже не читал (языков не знал), а знакомился с их идеями по пересказам друзей (в первую очередь Михаила Бакунина). Про все это есть пьеса Тома Стоппарда «Берег утопии» (тут можно посмотреть телеверсию спектакля Российского академического молодежного театра).
Идея «народного духа» (по-немецки Volksgeist) родилась как ответ на идею универсальной человеческой природы. Философы Просвещения исходили в общем и целом из того, что человек, где бы он ни жил и на каком бы языке ни говорил, движим общими для всех стремлениями и страстями. Разница между французом и турком — это разница внешних условий, в которых они воспитывались и живут.
Немецкие романтики рубежа XVIII—XIX веков не то чтобы совсем отвергли эту идею, но существенно ее развили. Для них народ — не просто группа людей, которые волею случая выросли в одних условиях и потому чем-то похожи между собой, а коллективная личность, имеющая особый характер. И характер этот выражается прежде всего в языке и фольклоре. Именно в поисках немецкого «народного духа» братья Якоб и Вильгельм Гриммы стали составлять грамматику и словарь немецкого языка, а еще коллекционировать сказки (о том, как эта идея прижилась и бурно расцвела в России в XIX веке, можно почитать или послушать вот здесь — в курсе «Арзамаса» «История русской культуры»).
Самое главное: наличие у народа, в частности русского, «души» — это первоначально абстрактная философская идея, которая родилась в университетах и светских кружках. Под «народом» подразумевались прежде всего крестьяне, не «испорченные» чтением Гегеля и вообще образованием. Те же Гриммы изучали немецкий народ как бы извне, «открывали» фольклор, словно Колумб Америку, знакомились с ним, как исследователи с верованиями обитателей экзотических стран.
Сам русский народ (то есть крестьянство), очевидно, не предполагал, что у него есть какая-то особая «душа». Для него «душа» была единицей налогообложения (подушная подать) и еще чем-то, о чем призывал подумать приходской поп, прежде чем без спросу рубить господский лес.
Белинский и прочие поклонники Гегеля в России ощутимо отделяли себя от народа. Их культура — поэмы, романы, театр, музыка, немецкая философия, французские журналы — не имела ничего общего с народной культурой. Многие из них (хотя и не сам Белинский) по-французски говорили и писали лучше, чем по-русски. Получается, у них самих «народная душа» отсутствовала. А исторический процесс, как учил Гегель, которого они так почитали, двигал именно «народный дух». То есть, чтобы влиять на историю, интеллигенции нужно было срочно с народом соединиться.
На протяжении XIX и особенно ХХ века, с распространением всеобщего образования, эта проблема двух культур («интеллигентской» и «народной») сошла на нет: теперь все примерно со второго класса читают Пушкина и все знают «Во поле березка стояла». Белинский требовал, чтобы русская литература выразила «русскую душу». Большой вопрос, как в итоге вышло на самом деле: то ли писатели действительно справились с этой задачей, то ли они на самом деле заставили читателей перенять свои представления о «народе». А читателями теперь стал сам народ.
Что русская литература сделала точно — так это превратила «душу» в модное слово, причем — неожиданно — по всему миру. В 1880-е годы книги Толстого, Достоевского и Тургенева начали массово переводить на европейские языки. И это оказало огромное влияние на английскую, французскую, немецкую и прочую литературу. В первой половине XX века в Великобритании (как в реальной жизни, так и в романах Вирджинии Вулф) готовность говорить о душе была верным признаком знакомства с русской литературой. А в 1945-м британский издатель Ловат Диксон заявил: «Мы должны быть благодарны России за то, что великие русские романы поразили нас в конце XIX века и мы научились в своих собственных романах без стеснения говорить о душе».
ЕСТЬ ЛИ ЕЩЕ НАРОДЫ, КОТОРЫЕ СЧИТАЮТ, ЧТО У НИХ ОСОБАЯ «ДУША»?
Есть, хотя слово «душа» по отношению к другим народам действительно применяется значительно реже. Американский историк Роберт Уильямс, автор основополагающей статьи о понятии «русская душа» (она вышла еще в 1970 году), писал: «Увлечение поисками „индийской души“ или „китайской души“, которое проявляют некоторые современные авторы, коренится в давней традиции, которая приписывала русским то же неуловимое свойство. Похоже, у русских душа появилась раньше всех».
Впрочем, в Японии уже около тысячи лет (и, естественно, вне всякой связи с немецкой романтической философией) существует понятие «Ямато-дамасии», которое можно перевести как «японский дух». Означает оно именно национальный характер — «то, каким должен быть настоящий японец».
Однако представление об уникальном национальном характере не обязательно выражается понятием «народной души». Для тех же немецких романтиков важнейшим понятием стал Sonderweg, то есть «особый путь» (да, «особый путь России» — тоже прямое немецкое заимствование).
Квинтэссенция американских представлений о собственной исключительности — концепция «явного предначертания» (Manifest Destiny), сформулированная, кстати, почти одновременно с концепцией «русской души» (эссе Джона ОʼСалливана «Аннексия» вышло в 1845 году). Первоначально она сводилась к тому, что Бог и судьба «предназначили США» покорить весь Американский континент и простираться от Атлантического океана до Тихого.
Впоследствии «явным предначертанием» американской судьбы стало отстаивание идеалов свободы и демократии по всему миру: эту мысль некогда высказывал автор Декларации независимости Томас Джефферсон, в ХХ веке президент Вудро Вильсон оправдывал ею вступление США в Первую мировую, а в XXI Джордж Буш — младший — вторжение в Ирак.
В Китае есть развитая концепция «китайской исключительности». В Скандинавских странах — идея особой социально-экономической модели, основанной на уникальном «нордическом» характере.
Короче говоря, мало на свете вещей менее уникальных, чем представление о собственной уникальности.
ОТЛИЧАЮТСЯ ЛИ РУССКИЕ (ИЛИ РОССИЯНЕ) ОТ ВСЕХ ОСТАЛЬНЫХ НАРОДОВ?
Американский филолог-русист Дэниэл Ранкур-Лаферьер в 1995 году выпустил книгу под (скажем так) захватывающим названием «Рабская душа России: моральный мазохизм и культ страдания». В ней он на основании анализа русской литературы и фольклора выделяет основные черты русского национального характера:
- русские любят страдать;
- русские сострадательны;
- русские пассивны и покорны судьбе.
Не будем даже задаваться вопросом, соответствует ли это действительности. Хотя стереотипам о русских — вполне. И это логично: ведь стереотипы, особенно у иностранцев, берутся в первую очередь как раз из литературы. Можно ли судить обо всех русских по героям Тургенева, Толстого, Достоевского и Чехова? А обо всех англичанах по героям Диккенса или о французах по героям Бальзака?
По большинству измеримых критериев современные россияне — среднестатистические земляне. Россия на 57-м месте в мире из 199 по ВВП на душу населения, на 52-м из 189 по индексу человеческого развития, на 123-м из 194 по ожидаемой продолжительности жизни, на 24-м из 223 по количеству заключенных на 100 тысяч населения.
Но это показатели качества жизни. «Русская душа» ведь, по идее, отличается не этим, а ценностями. На этот случай есть «карта ценностей», которую с 1981 года составляют по методу американского социолога Рональда Инглхарта. Все страны располагаются в системе координат с двумя осями: «ценности выживания — ценности самовыражения» и «традиционные (в смысле „религиозные“) ценности — светские ценности». Последняя карта опубликована в 2022-м, данные в ней — за 2020-й. Так вот: Россия там находится вблизи центра (кстати, совсем рядом с Украиной). То есть светские ценности не слишком значительно превалируют над традиционными, ценности выживания — над ценностями самовыражения.
Более или менее то же можно сказать и о других, более спорных международных индексах и рейтингах: по демократии, по коррупции, по доверию к власти, по правам человека, по свободе прессы. Какой показатель ни возьми, Россия — нечто среднее между Швецией и Йеменом.
Зацикленность на собственной уникальности часто затмевает тот факт, что у стран, народов и людей, вообще-то, очень много общего. И делить их на «враждебные» и «братские» как минимум неэффективно с точки зрения решения общих проблем.
НЕОЖИДАННОЕ ОТКРЫТИЕ, КОТОРОЕ МЫ СДЕЛАЛИ, ПОКА ПИСАЛИ ЭТО ПИСЬМО
Считается, что «русская душа» — это в том числе покорность судьбе. Ее предельное выражение — словечко «авось»: надежда на благоприятное стечение обстоятельств, не основанная ни на чем, даже на вере в высшие силы (примерно как во фразе «даст Бог»).
Поэтому сетчатая сумка по-русски называется «авоська»: мол, авось что-нибудь да куплю (русский юмор довольно мрачный — тоже национальная черта). Теперь открытие: название не изобрел, но ввел в широкий оборот эстрадный сатирик Аркадий Райкин в 1930-е годы. И еще одно маленькое вдогонку: на английский его иногда так и переводят: perhaps-bag («может-быть-сумка»).
ПОСТСКРИПТУМ
С начала вторжения многие со страхом ждали, что российские войска пойдут на штурм Харькова — полуторамиллионного города, «второй столицы Украины». Штурм так и не состоялся, но город два месяца прожил почти в осадном положении, под постоянными обстрелами. Почитайте важный репортаж «Медузы» о том, как Харьков заново учится жить — после того, как в битве за него победила Украина.
Мы послали вам «Сигнал» — теперь ваша очередь. Если вам понравилось это письмо — перешлите его своим друзьям, знакомым или тем, с кем вы спорите о происходящем. Пишите нам на signal@meduza.io, подписывайтесь на наш телеграм-канал.
|
